Платой за реальное развитие является стремительная, почти моментальная деактуализация. Как ничего общего с собой трёхлетним не имеет семилетний мальчик, так и человек, прущий как конь через жизнь не имеет ничего общего с тем, о чём он говорил, думал, осмыслял, интересовался и любил год, два и три назад. Момент, когда последующие годы перестают приносить изменения, соразмерные разнице лет вначале жизни – та точка, когда ты перестал жить, отказался идти вперёд, завис на одном из уровней, игнорируя все последующие, которые для тебя уготовила жизнь. Приверженность чему-либо статичному, неизменчивому есть предвестник закостенелости, ригидности и старости, приобретаемых в любом возрасте. Человек может быть привязан к чему-то не в ущерб себе, когда мысль, идея, явление, или человек развивается вместе с ним в такой же динамике и с такой же скоростью, иначе – деактуализация.
Платой за дерзость делать по своему и жить собственную жизнь, следуя зову сердца, является тотальное, всепоглощающее одиночество. Как не может быть более людно на горной вершине, чем у её подножья, так и не может быть понимания и ощущения сопричастности у человека, зашедшего на своём пути слишком далеко. Момент, когда твой внутренний мир и твоя жизнь, твои мотивы становятся легко понятны, объяснимы и их легко прочувствовать окружающим – та точка, когда ты предал себя и продал душу дьяволу, утрамбовал себя в шалон, подчинился конструкту, вместил себя в стереотип. Понятность окружающим, читаемость намерений есть признак серийного производства, бездушной поделки, но не ручной, осмысленной работы. Человек может быть собой и ощущать единение только обретая соприкосновения таких же карабкающихися на вершину, культивирующих свою собственную уникальность, иначе – одиночество.
Платой за громкое высказывание того, что думаешь и выражения своих чувств является осуждение, и даже ненависть тех, кто на это не способен. Как не может оголодавший в шаге от смерти искренне порадоваться за пирующего третий день сытого, так и запертый в тюрьму собственного сознания не способен позволить себе разрешить вольному говорить. Момент, когда ты начинаешь сечь себя по рукам и губам за возникабщий импульс искренности – та точка, когда ты сам себе стал надзирателем, обратившим себя кнутом и побоями в раба. Страх показаться глупым и неуместным, невостребованным или проигнорированным, сказав то, что думаешь и чувствуешь, есть печать недостойного, ярмо труса, заслуживающего забвения. Человек может быть открыт и честен, выражая себя полностью без опаски, без остатка, только тогда, когда он разговаривает с таким же равным, свободным человеком, иначе – осуждение и ненависть.